Гнев Божий. - Страница 111

111

Для его посвященного глаза близкий конец Ольги был слишком очевиден. Она становилась все прозрачнее, воздушнее, у нее появлялась внезапная слабость, и только могучая воля Супрамати и его знания поддерживали ее на некоторое время, но все-таки хрупкий организм явно таял, как воск на солнце. Тяжелое болезненное чувство когтями впивалось в душу мага, когда он убеждался, как быстро надвигалось разрушение.

Он привязался к прекрасному созданию, скромному и нежному, безгранично обожавшему его, он привык к ее близости, любил слушать ее щебетанье, то веселое и наивное, то серьезное, и проникнутое желанием понять его, а счастье, блиставшее в ее глазах, когда она играла с ребенком, возбуждало и в нем невыразимо сладкое и блаженное чувство.

И скоро все это должно кончиться… Снова он будет одинок и где-нибудь в далекой, уединенной подземной пещере вновь примется за тяжкую работу искания света; будет исследовать бесконечность, открывать новые тайны и приобретать новые могучие силы. И при этом надо жить… жить без конца, не считая веков, без личного интереса, с единственной спутницей – наукой, не дающей ни отдыха, ни покоя.

«Вперед! Вперед!», к далекой цели, гласил неумолимый закон, толкавший его в будущее. Его бессмертное тело не знало усталости, мозг никогда не ослабевал, а между тем в глубине души нечто трепетало и молило.

– Пощади! Верни мои человеческие свойства, с их слабостями, радостями и печалями!…

И в такие минуты он вдруг ощущал внутреннюю пустоту, подобную черной бездне.

Однажды вечером Супрамати сидел один в своем кабинете, мрачный и задумчивый. Он вспоминал, что утром у Ольги был приступ слабости продолжительнее обыкновенного, и его волновали описанные нами тяжелые думы. И вдруг до него донесся далекий голос:

– Не ищи того, чего не найти, не оплакивай то, что навсегда исчезло. Душа мага должна стремиться лишь к свету совершенному, но сердцу его должны быть доступны все чувства, кроме слабости.

Супрамати провел рукою по лбу и выпрямился. Правда, для него возврата уже нет. С человечеством его объединяет только страдание, чтобы напоминать ему, что он все-таки – человек.

Он встал и прошел в будуар жены. Комната была пуста, но, подняв портьеру спальни, Супрамати остановился на пороге и подернутым грустью взором смотрел на Ольгу, стоявшую на коленях у колыбели.

Молодая женщина казалась одного цвета со своим белым кружевным пеньюаром, голова ее низко склонялась над спящим ребенком, и глаза с невыразимой любовью и отчаянием были прикованы к нему; крупные слезы катились по щекам и падали на шелковое одеяльце. И мысли, сверлившие ее мозг, выражали страх приближавшейся смерти, тоску разлуки с любимым человеком и ребенком.

Жалость и сострадание сжали сердце Супрамати. Взор его рассеянно блуждал по роскошной комнате и остановился на широко открытой балконной двери. Луна только что взошла и заливала комнату серебристым светом, а из сада струился аромат роз и жасмина. Перед ним была картина глубокого покоя и светлого прекрасного счастья. Мысль расстаться со всем этим могла действительно возбудить щемящее чувство сожаления даже в ясной душе мага, но Супрамати не хотел быть слабым.

Подойдя к молодой жене, он поднял ее и увел на балкон, где усадил рядом с собою на маленьком мягком диванчике.

С этой высоты перед ними развернулась волшебная панорама, залитая таинственным лунным светом. У их ног расстилались дворцовые сады со сверкающими фонтанами, статуями и цветущими кустами, а вдали серебром отливал Босфор.

Ольга сначала молчала, точно очарованная, а потом порывисто сложила руки на груди и с уст ее сорвался болезненный вопль:

– Боже мой! Как все прекрасно здесь, как я счастлива… и должна умереть… Я знаю, Эбрамар предупредил меня, что за свое мимолетное блаженство я должна заплатить жизнью, но как жестоко такое ужасное условие!

Быстрым движением опустилась она на колени и обняла Супрамати.

– Я не хочу покидать тебя и нашего малютку! Жизнь так прекрасна, что я хочу жить и жить. Сжалься, Супрамати, дай мне жить…

Рыдания не дали ей досказать, она прижалась головой к руке мужа и стиснула ее обеими руками.

Болезненная тоска сжала сердце Супрамати, он почувствовал себя точно палачом. Располагая источником жизни и даровав ее уже не одному безразличному для него существу, он вынужден был отказывать юному любимому им созданью, вымаливавшему у него свою молодую жизнь. Ни разу еще, как в эту минуту, не чувствовал он всей тяжести возложенного на него испытания и всего глубокого его значения. Страдание этой минуты было расплатою за его светскую жизнь, за соприкосновение с людьми.

Все эти миллиарды быстро мелькавших на земле существ полагали на алтарь смерти то, что было у них самого близкого и дорогого; они вынуждены были переживать за себя и своих близких страшный закон разрушения; почему же он, призванный быть руководителем и наставником младенческих народов, мог рассчитывать на привилегию. Почему? Закон, равно существующий для всех, должен быть устранен, потому что он любит? Нет, несмотря на свое могущество, он должен вынести испытание, чтобы в полном значении слова быть таким как и все «человеком».

Да еще было ли бы бессмертие действительным счастьем для этого юного создания, в душе которого не было места ни для чего другого, кроме любви к нему? Она еще не созрела для «посвящения», и это он знал, а что сталось бы с нею без него, в этой бесконечной жизни, где, подобно цветку без влаги, она переживала бы тысячу смертей?

Мысли эти мгновенно мелькнули в его голове и, любовно склонившись над Ольгой, он поднял ее и снова посадил около себя.

111